Партизан Жемчугов: В плену были и кнут, и пряник. Если сдам всех — обещали операции, протезы, квартиру. Я сказал, что предателем не буду

Тема партизанства складна, про неї багато не поговориш. Особливо в нинішніх умовах. Але що таке партизан зараз? Яке розуміння цього явища під час війни на Донбасі? Про все це ми поговорили з українським партизаном луганського підпілля Володимиром Жемчуговим, який майже рік був у полоні бойовиків ОРЛО. З ним разом прийшла його дружина Олена Жемчугова, яка розповіла, що робила для звільнення чоловіка та яку ціну вимагали представники різних сторін.

Повну аудіоверсію інтерв'ю слухайте за посиланням: https://goo.gl/xqwYoz

- На оккупированной территории Донбасса те люди, которые не стали предателями (из тех, кто давал присягу - это СБУ, прокуратура, милиция, военные...), переехали в Северодонецк. Все здания МВД, военкоматов, милиции были заняты россиянами, их цель была захватить архивы, чтобы сразу начать работу со списками служащих, агентов, сотрудников. В их руки эти архивы попали. Имущество людей, которые уехали, ликвидировали, забрали, родственников терроризировали, пытали. Те, кто остались - стали предателями и стали служить России. Простые люди, кто не побоялся - пошли в украинскую армию. Но таких мало. Из тех, кто пошли, многие сдали предатели - и их родственники пострадали на тех территориях.

Такие люди, как я, которые хотели воевать на той территории, они остались, и у кого были возможности - ведут сопротивление самостоятельно.

В 2014 году, в мае, когда это все началось, мы обращались к армии - весь четырнадцатый год. Нас никто серьезно не воспринимал. На сегодняшний день нет закона о партизанской войне, о партизанах, о военнопленных, у нас толком о войне нет законов! Когда мы обращались к украинской армии, нам отвечали: "У нас не война, у нас антитеррористическая операция. Как мы будем гражданским давать оружие? Это же уголовно наказуемо! Война войной, но ее юридически не признают. Мы действуем в правовом поле".

Я вспоминаю разговор в Дебальцево с военной разведкой: "У нас есть ячейка в Луганской области, мы можем передвигаться. Нам нужно оружие, нужна взрывчатка для работы с той стороны." - "Это невозможно! Нет законодательства. нас посадят, если мы дадим вам взрывчатку." - "А что же делать?" И тут один разведчик говорит: "Если Вы такой патриот, то у нас есть разведданные, что на 10-й шахте стоят "Грады" (тогда, в 2014 году, война шла по ночах: ночью выезжали, стреляли по наших позициях, а днем прятались в гаражах). Купите бензина, масла, сделайте коктейль Молотова и подожгите "Град", но вы должны сделать селфи на фоне пылающего "Града". Я думал, что они начнут смеяться. Но наступает затишье. Смотрю - никто не смеется, это не юмор. Я подумал: не на того напали. "Знаете, у меня есть круче план. Давайте я сделаю коктейль Молотова, поеду в Москву, в Кремль и Путину на башке разобью!" И тут они уже засмеялись. Я говорю: "Вы серьезно предлагаете мне пойти, сделать селфи, чтобы меня тут же расстреляли?" - "Мы ничего больше не можем предложить."

- Де ви брали зброю?

- Оружие мы покупали. Первую взрывчатку, патроны и оружие мы покупали на мои деньги. Когда в мае-месяце Козицын (отаман так званого «Всевеликого війська Донського») приехал со спецназом в Антрацит и занял здание райадминистрации, сделал свой штаб, по началу автоматы они раздавали. Нужно было, чтобы люди получили оружие и начали свергать власть, начался беспредел. И по началу мы что-то покупали у казаков. Цена на автомат Калашникова была примерно 200$ (курс доллара был другой) и три рожка, СВД стоило 400$, пулемет Калашникова - 300$, РПГ (или как говорили казаки “шайтан-труба”) - 500$. Дороже всего стоил пистолет Макарова, потому что все хотели пистолет Макарова! Все, у кого были деньги - все покупали оружие. Большая часть простых людей его купили, залили солидолом, замотали в пленку и закопали в огороде: когда-то оно пригодится.

Когда уже под Снежным разбили украинскую армию, тогда украинских автоматов было как грязи. Цыгане продавали по 300 гривен автоматы Калашникова украинские. Оружия было валом. На полях мы собирали мины с разбитых конвоев, снаряды - и из того делали фугасы.

- Ви говорили зі своїми колегами, знайомими, які взяли зброю і перейшли на інший бік?

- Конечно! Я с ними постоянно разговаривал. Я разговаривал даже с Козициным, с Мозговым, я был в СБУ несколько раз... Я ходил и собирал разведданные, говорил с людьми, ездил по Луганской области, в Донецкую область ездил. Я многих знаю. Те, которые в 2014 году взяли в руки оружие, были по большей части бомжами, людьми без определенного места жительства, те, кто пошел за деньги. Организаторы были, но они еще прятались: и вашим, и нашим. А вот эти, кто захватил СБУ и стоял на блокпостах, были людьми низшего социального класса.

- Правда, що випускали з тюрем ув'язнених?

- Это было уже в конце августа - в начале сентября, когда шли активные боевые действия. Тогда, когда не хватало людей, когда в плен попадали российские солдаты, когда не хотелось светится и некому было воевать - да, тогда приезжали на зоны. В советское время в Луганской области было 14 мест заключения, в Донецкой - 16 мест. И большая часть этих мест осталась на оккупированной территории. Это такой анклав криминальный. На каждой зоне примерно по 2-3 тысячи заключенных. Приезжали и говорили: кто хочет искупить вину? У меня есть подтверждения людей, так как я сидел в луганской тюрьме, а со мной четыре человека, которые так пошли воевать. Ополченцы-казаки приехали к ним на зону и сказали: “кто хочет искупить кровью вину перед нашим новым обществом "Новороссия" - вступайте и искупайте, но если вы что-то не так сделаете - мы вас вернем назад в тюрьму досиживать срок и плюс вам добавят за то, что вы совершили”. Во всех колониях по-разному, но около 20-30% заключенных уходили в ополчение.

- Ви казали, що не вистачає людей. Це тому, що на той момент не під'їхала російська армія? Чи багато людей відмовлялися?

- Для картинки не хватало людей. Все серьезные боевые действия вела только российская армия. На территории Луганского аэропорта - чеченцы и тамбовские отряды, под Красным Лучом - рязанцы и чеченцы, но надо было создавать картинку для населения, для камер — воюет местное население. Таких не хватало. Простой шахтер, когда попадает под минометный обстрел или "Грады", весь этот "Да мы тут! Да мы порвем! Донбасс на колени не ставили!" уходит в пятки. Поверьте я был под обстрелом и мне было очень страшно. Многие считают меня храбрым человеком, но это очень страшно. Так вот, эти люди были "необстрелянными", а российская армия была уже "обстрелянной". Как они говорили, надо было защищать Луганск - Украину от украинцев, я так это называю.

- Коли Ви вже потрапили в полон, звідки бойовики дізнались, що Ви не простий цивільний, а партизан?

- Сначала они думали, что я просто местный: где-то как-то взорвался, что-то взорвалось в руках. Ко мне приехали домой с обыском, сначала приехала полиция. И слава Богу, потому что так обо мне узнали соседи и позвонили жене в Грузию. А потом, на следующий день взорвалась линия электропередач, потому что мина была заложена с отстрочкой, и они пришли на то место. Рядом была воронка от растяжки, моя шапка, волосы, кровь. Они сделали экспертизу и вывод, что я имею к этому какое-то отношение. Сначала у меня была легенда, что я мирный житель, меня на украинском блокпосту заставили привезти эту мину, меня силой заставили. Но у меня был смартфон, они взломали мой смартфон и посмотрели программы, переписку, и поняли, что я имею конкретное отношение к партизанскому движению.

Потом ко мне пришел ФСБшник, я понял по голосу. Он начал говорить со мной, мол, можешь сказки не рассказывать, мы взломали твой смартфон, мы знаем, кто ты, выдавай нам весь расклад.

- Як готувалися операції? Зрозуміло, що з українськими військовими контакт був, так? Ви самі пропонували об’єкти для знищення чи вам говорили?

- До начала 2015 года мы были самостоятельными партизанами. Общались с украинской армией, но они нам никогда не помогали, а наши разведданные брали с удовольствием. А на начале 2015 года я увидел, что начали добровольческие батальоны загонять в армию. Я юридически подкованный человек и понимал, что мы срываем государственные объекты, наносим ущерб и с нас могут за это спросить. Тогда я приехал в Киев и официально зарегистрировал нашу  партизанскую ячейку. Я поставил в известность, чем мы занимаемся, чтобы к нам не было претензий и что мы за Украину воюем против российских предателей.

До 2015  года мы все делали самостоятельно. Единственное, нас просили помочь по Донецкому аэропорту, потому что было тяжело смотреть, как наших ребят просто расстреливали. И по Дебальцево нас также попросили о помощи. А все остальные акции мы делали самостоятельно: сами планировали, сами проводили.

- Олено, хочу вас долучити до розмови. Що ви робили, коли дізналися про зникнення Володимира з усіх радарів?

- Мне позвонили с луганской «полиции», пытались выяснить о нем информацию. Я не знала до конца, чем занимался мой муж. В первый день я искала людей, которые могли бы прийти к нему в больницу, купить необходимые лекарства. Люди пришли и их забрали на допрос, о чем я узнала на третий день.

В Киеве я начала искать пути, как поехать в Луганск. Но когда некие факты деятельности Владимира были раскрытые, я поняла, что ехать в Луганск опасно.

- Хто з української сторони з офіційних осіб до вас першим звернувся?

- Я хотела понять, с кем связан Владимир в Украине. Тогда я вышла на Владимира Рубана. По сообщениям в СМИ я понимала, что этот человек задействован в обменах. Он сказал, что у меня один путь: написать заявление в Центр по освобождению пленных, который создан при СБУ. До сих пор помню его слова: “Вы предлагаете моих офицеров послать на луганскую больницу поднять крышу, чтобы они достали вашего мужа?” Видимо я напористо с ним говорила и он мне жестковато отвечал.

- За рік полону Володимира, чи багато було маніпуляцій, дзвінків, вимог від незрозумілих людей?

- Были разные предложение. Например, говорили, что я могу поехать в Луганск и забрать Владимира. Я прекрасно понимала, что просто так мне его не отдадут. И мне объяснили, что нужно стать на колени перед российским телевидением и попросить за его прощение с просьбой отпустить Владимира. Я понимала, что у меня нет сил стать на колени перед теми людьми, которые в таком состоянии удерживают моего мужа. Единственный результат этой поездки мог быть один: я приеду и Владимира начнут шантажировать мной.

С той стороны были звонки с предложениями уже перед переводом Владимира с больницы в тюрьму. Предлагали снимать квартиру в Луганске и водить мужа на допросы. Я сказала, что мы не сможем приехать. Это было очень тяжело.

- Володимире, чи вдавалося вам когось зустріти з українських полонених? У яких вони умовах були? Бойовики знали, що ви партизан. Яку інформацію вибивають з найбільшою жорстокістю?

- И в больнице, и в тюрьме я находился с гражданскими. Разные относились ко мне по-разному. На допросах в первую очередь их интересовали адреса, пароли, явки. Со мной также были те, кто воевал. Их по второму разу садили за мародерство. В соседней камере был россиянин, которого посадили за продажу оружия. Там все на войне зарабатывали, а кто делал это не так, как это было разрешено, их садили в тюрьму.

- Коли до вас прийшло усвідомлення того, що краще смерть, ніж полон?

- Истоки этого зародились в моем характере с 90-х годов. Я в жизни всего добивался сам и за мной не было какой-то силы. Часто меня подставляли и предавали люди, которым я доверял в бизнесе. Это все сделало большой шрам на моем сердце. Я до 21-го года жил в Советском Союзе и там же был сформирован. Я хотел служить в Афганистане, но мама пошла и написала военкому, что я один в семье. Я всегда был правдолюбом. Когда я работал на шахте, мне говорили, что за правду я прям, как рельса. Может оттуда пошло это все.

- У нас в суспільстві є героїзація, а потім розчарування в ній. Ті полонені, яких визволили — і зокрема за допомогою Президента — логічно, що йому дякують. Частина суспільства називає таких людей “порохоботами”. Як ви можете це прокоментувати?

- Я благодарен всем, кто принимал участие в моем освобождении. Также я благодарен Президенту. Когда меня освободили, то он сказал, что у меня все будет хорошо. Так и есть. Мной занимались, меня лечили, меня не оставляют.

Я до войны работал 20 лет первым руководителем, моя должность за довоенное двадцатилетие не опускалась ниже заместителя директора. Я работал директором разных фирм, заводов, предприятий и я хорошо понимаю, что такое руководитель, что такое настроить какой-то процес, организовать какую-то работу, создать новую тему, решить какой-то кризис. Я долгое время работал кризис-менеджером. И в каком состоянии досталась Петру Порошенко страна и что надо было делать, я лично понимаю все эти процессы… Что вот так вот раз и через месяц, год, через три года.. не решить эту проблему. Для того чтобы решить эту проблему, нужно минимум пять лет. Для того чтобы увидеть реальные ощутимые результаты. Да, я видел победы Порошенко, видел ошибки, но ошибок нет только у того, кто ничего не делает. По-этому я смотрю на Порошенко как на коллегу. Главное, что мы взяли правильное направление: европейская интеграция, разрыв с Россией и европейские стандарты, европейские законы. Если мы до этого дойдем, то все равно кто будет президентом, Порошенко, Путин или Сталин, все равно будет система европейских законов, которая будет демократическая, правильная. И действующий закон в первую очередь будет защищать нас, а не выбранного президента.

- Ви крім неймовірно страшного, але потужного досвіду, привезли ще й певні документи і докази з полону. Розкажіть про цю “спецоперацію”.

- Я не знаю как они (боевики) так опростоволосились. Когда я сидел в Луганской тюрьме, все думали, что это будет длительный процесс, меня осудят сейчас, меня посадят в 19-ю колонию (это возле поселка Вахрушева), там 15-й барак есть для инвалидов и там я проведу весь остаток своей жизни. Мне обещали дать 22-25 лет. Действительно шел процесс, шли судебные заседания. Мне, как и было положено, дали адвоката, подставного адвоката и мне предоставляли копии протоколов допроса, копии заседаний суда… и я их просто собирал. Чего-то была такая чуйка, и я их собирал. Там все фамилии, должности, подписи… И копии, согласно их “законодательства”, мне должны были предоставлять. У меня в тюрьме была сумка, там было двойное дно и я просил сокамерника, и он все эти документы туда заталкивал. Когда был обмен, я эту сумку забрал. Посмотрели, что у меня в ней немного каких-то вещей, но никто не стал ничего искать. И я привез эти документы сюда. Все передал в военную прокуратуру. Меня же, естественно, допрашивали в военной прокуратуре Украины. Я объяснял, что делал, как воевал, кто меня удерживал там. В документах - все судьи, прокуроры, адвокаты, следователи.

- Намагались вербувати бойовики?

- Были и кнут, и пряник. Пряник такой был: сдаешь всех, делаешь то, что мы говорим - мы тебя везем в гостиницу, кормим, купаем, везем в Москву в Институт хирургии глаза, тебе делают операции, протезы, семью перевозишь в Луганск, мы дадим тебе квартиру, все у тебя будет хорошо. Я отказался. Я сказал, что предателем не буду.

- Ви нещодавно записали звернення до матері російського контрактника Віктора Агєєва. Для чого?

- Я вспомнил то, как я сидел в тюрьме. По внутренним тюремным законам, если ты нуждаешься в помощи - ты не останешься брошенным. Я хотел показать: вы считаете что ваш сын на стороне добра, но нет, он не на стороне добра, он на стороне террора и издевательства над людьми. Своим примером я показал, что я на територии добра, а ваш сын - на стороне зла. Посмотрите, как обращались со мной, и посмотрите, как будут обращаться с вашим сыном.  Как обращаются с ребятами, которые сидят в “ДНР\ЛНР” - не пускают международные миссии, Красный Крест, уже год нет обмена.

- Була реакція?

- Нам сообщили, что матери Агеева показали это видео, ответа она не дала.

- Як ви ставитесь до проекту деокупації Донбасу?

- То, что за Донбасс надо бороться - это однозначно. Формат АТО нужно менять на военное положение.